Приехать в Норвегию и не побывать в достопримечательных местах. Как так можно? Бывший нацистский лагерь не таращился с туристических открыток ощерившейся арматурой. Не отпечатывался на магнитиках для холодильника в миллионе экземпляров на мир. Сюда не водили табуны япошек с камерами последней модели.
Смотрите, это достояние павшей фашисткой Германии, зарубцевавшийся шрам на теле старушки Скандинавии -  седой Неринги с морщинами в ущельях скал! Не видят. Потому что слепы.
На месте правительства Норвегии нужно было не просто сравнять "Милосердие" с землей. Выкопать каждую сваю, извлечь из отныне проклятой земли по кирпичику. Очищать годами, один ритуал не поможет. И высадить вместо котлована сад. Ни людям, ни оборотням, ни вампирам нет здесь жизни и уже никогда не будет. Даже мертвым не найти тут приюта.
Серая, как истлевший прах, земля. Т-с-с-с, как скрипит на пальцах. Почти так же громко, как скрипела на зубах заключенных!
Курт тихо рассмеялся. Он находился в уцелевшем здании лагеря довольно давно и был пьян от потоков магии, сильной от высохшей, впитавшейся в почту крови. Не мог ею воспользоваться, но ощущал всеми фибрами души.
Такая мощь, замешанная на страданиях, воплях, слезах и соплях. Ух, замирает сердце. Не каждый некромант может схватить такую. А схватит, так сдохнет. Чтобы подчинить наследие Шульца, нужно не только приблизиться к нему, но и превзойти.
Отец Франссен о таких колдунах не слышал. Возможно, вроде бы... Но тех, кто "вроде бы" здесь почему-то нет и не было. Ни одного на всей территории комплекса за прошедшие десятки лет. Только бродяги и нарики, которым насрать на свои никчемные жизни.
Едва ли пастор в черной сутане с белым воротничком под тяжелым подбородком жалел, что потоки бушуют, не касаясь его и не идя в руки. Франссена полностью удовлетворяла подвластная ему стихия, влившаяся в кровоток, бегущий по венам. Но ощущать силу и власть... нравилось, черт побери. Курт был почти счастлив в темной комнате с затянутыми черным полиэтиленом оконцами под потолком.
Кроме стен с остатками крепежа в ней ничего не было. Но, по всей видимости, стена без окон когда-то использовалась в качестве экрана для черно-белых пленок, прогоняемых через проектор. Ничего из этого, конечно, не сохранилось. А хотелось бы посмотреть.
В чужой боли, если она искусна, есть своя эстетика. Курт умел видеть, умел понимать. Как жаль, что осталось так мало.
Он посмотрел на часы, скрывающие под собой вытатуированный на запястье побег терновника.
- Скоро рассвет. Рад был познакомиться, герр Шульц. Но мне пора, - отец Франссен разговаривал сам с собой, как будто заучивая очередную роль.
Вынув сигарету, пастор закурил, держа ее с небрежной элегантностью в пальцах с длинными ногтями.
Отец Эстебан, наверное, заждался в съемной квартире в спальном районе города. Они избегали гостиниц. Инквизиторские гончии не теряли их след до самой границы с Норвегией. Лишь перед въездом в страну удалось ненадолго охладить пыл церковников и одновременно разозлить папских выкормышей еще больше. Но Курт отвел душу, испятнав сутану кровью охотников, и их мозгами с блестящими каплями сукровицы. Какой был концерт! Бенефис.
Но Валдмонд... о да, он мог дать еще больше.
Отец Франссен шепотом возздал молитву Лесному Богу. Смиренно покачнулись четки в руках, окутанных едким сигаретным дымом. В коридоре послышались шаги.
"Так, так, и кто это у нас?" - проповедник повернулся в сторону единственного прохода.

Посетитель руин не заставил себя долго ждать. Курт еще упивался долгой затяжкой, вдыхая вместе с табачным дымом пыль концлагеря, как на пороге возник силуэт.
Вытатуированные брови проповедника дернулись в изумлении. Он крутанулся на каблуках ботинок и совершил театральный и плавный взмах рукой. От сигареты в воздух медленно взлетели дымные кольца.
- Давид, как я рад тебя видеть, - с улыбкой произнес Курт.
Четки взметнулись в свободной руке, совершая подобие крещения в сторону кровососа. Шутливый жест, полный глубокого смеха отца Франссена, растаял в темном воздухе.
"Ручной упырь Шульца... Неожиданно, но так интересно."
- Зашел проведать отчий дом? - губы колдуна натянулись еще сильней, но тоном он владел в совершенстве.
Доброжелательный, чистый, светлый, с тенью жестокой иронии и только с ней. И четки с крестом обозначили границы, за которые старому еврею не за чем заходить, если он хочет жить.
Еще жить... Смешно, забавно. Древний труп - настоящий реликт эпохи вымерших фашистов, все еще ходит по земле. А ван Марен его боялся...
Чародей стихий, потративший годы на совершенство, трясся там, в Ландскроне. И мешал движениями своего дряхлого тела пить Курту кофе, пуская волны по бумажному стакану.
Впрочем, Курт понимал Отто. Боль такого рода, какую Шульц причинил Залману, не проходит никогда. Она копится внутри, гноится, чернеет, стонет, пока не вырвется наружу. Но вот в чем шутка, Шульца нет, но остались его последователи.
Но только Отто это больше не касается. Ему повезло больше не встретиться с Давидом никогда. Повезло несказанно, не каждому дано вознестись еще в бренной плоти.
Проповедник сделал еще одну затяжку:
- А мне стало любопытно посмотреть на "Милосердие", раз уж я приехал в Норвегию. Столько силы пропадает зря... - он вздохнул с сожалением.
Очки Залмана раздражали. Не только скрывали взгляд упыря, но еще и зеркально возвращали комнату в неявном движении в темноте. Курт был тщеславен до собственного отражения, но, замечая его в очках, чувствовал себя неуютно.
- Не спросишь о чем-нибудь? Когда еще удастся поговорить?

Встречи с упырем Шульца случались не так часто, чтобы к ним привыкнуть. Пожалуй, Курт начинал понимать, почему ван Марен его боялся. Давиду удавалось игнорировать провокации, пока проповедник искал слабые места в куске льда. И даже больше - безупречный монстр из могилы в строгом пиджаке только что показал, что вертел четки и слово Господне на конце рукояти своего зонта. Слово, вылетавшее изо рта священника, который был совсем не свят.
"Скотина высшей пробы."
Голубые глаза мага скользнули по подошедшему, он прикусил накрашенную бордо нижнюю губу, чуть приподняв верхнюю. Присутствие кровососа на таком близком расстоянии кричало опасностью. Но Курт сумел превратить эту неосознанную мимическую ошибку в улыбку. Тонкие вытатуированные и подведенные черным брови изогнулись в смирении, проповедник призывал к миру.
- Прекращаю, если это ранит твои чувства. - Легко отмахнулся он, не выпуская упыря из виду.
Сложенные руки на груди, звенящее сожаление в голосе. Как можно быть таким грубым к бывшему обитателю руин?
Выказать опаску - проиграть сразу же. А игра пусть и не началась только что, но еще не завершилась.
- Здесь не на что смотреть, кроме силы магии, признаться честно. - Заложив руки за спину, отец Франссен прошелся вдоль стены.
Под ногами скрипели битые стекла, шуршали камни, выбившиеся с осыпавшихся стен.
- Вот если бы увидеть "Милосердие" прежним, времен уважаемого герра Шульца...
"И тебя в камере для заключенных..." - говорил горящий алчным голубым пламенем взгляд.
Здесь, в комнате для просмотра пленок. Посмотреть на такого безупречного и идеального, сошедшего с ума от голода, лишенного разума и человечности, готового наброситься на любого обладателя живой крови... Это было бы прекрасно. Но о током и мечтать нельзя.
При этом к старому еврею колдун не испытывал злости, весь его интерес был вполне искренним.
- Если ты про Отто, то его со мной нет. - Курт остановился, будто рассматривая что-то в картине трещин. - Он не поехал в Валдмонд, потому что труп в багаже выглядел бы странно на таможне. Покойся с миром, учитель.
Казалось, отец Франссен действительно расстроился из-за того, что пришлось вновь вспомнить наставника всуе. Но, честно, Курт расстроился гораздо больше, когда идол Лесного Бога, который он преподнес отцу Эстебану, тому не понравился. Вероятно, Рамону не угодило тело старика.
Забальзамированное, чтобы остановить все процессы разложения, тщательно очищенное от волос, покрытое специальным лаком, имитирующим мрамор и обезглавленное для замены бесполезной черепушки на птичий череп Лесного Бога. Почти шедевр.
Пришлось уничтожить, как же жаль.
- А ты мне так и не ответил. Что привело тебя в Норвегию? Мне казалось, что такие вещи не хотят вспоминать. - Сбавив обороты, отец Франссен задал действительно занимавший его вопрос без всякого двойного дна

Отец Франссен вздохнул со всевозможным смирением.
- Как обидно, что ты в меня не веришь. - Сказал Курт, качая головой и вынимая изо рта сигарету.
Почти догоревшая вестница преждевременной кончины и никотинового кайфа оказалась зажата между двумя пальцами с длинными ухоженными ногтями.
Курт не видел себя среди заключенных. Конечно, он не встречался с герром Шульцом лицом к лицу, но предполагал, что нашел бы с некромантом общий язык. В конце концов их обоих привлекала власть и манила сила. Не то, что упыря в безукоризненных раздражающих очках. Давид мог проявить хоть малейшую благодарность к тому, кто дал ему вечную жизнь. Не слишком удобную, вся эта зависимость от крови и боязнь солнца - скорее слабость, зато бесконечно длинную. Подумай только, живешь и радуешься, пока вся твоя семья гниет на кладбище где-нибудь под Франкфуртом. Ни забот, ни обязательств. Хоть самого себя отдай науке.
"Ты же у нас ученый. Да, Давид?" - Курт усмехнулся своим мыслям.
Упырь от науки. Звучит само по себе безумно. И все же герр Шульц был гением. Создать такую красоту, в которую сложно поверить.
От медленно восходящего солнца в помещении становилось светлей. Меньше теней и тайн. Это хорошо. Курту не хотелось обнаружить ребе Залмана в той близости, когда уже не успеешь ничего сделать, чтобы защитить горло от клыков.
При всех своих возможностях колдун хорошо понимал на чьей стороне скорость и физика, пока ночь окончательно не убралась прочь. И к сожалению, понимал это не он один.
- Надо же! Как тесен мир! - Не сдержав возгласа, Курт удивленно вскинул вытатуированные тонкие брови. Богатое на мимику лицо колдуна отразило всю гамму чувств от радостной новости. Он потушил окурок о стену с элегантной плавностью, но довольно небрежно.
- Слышал, что там расположился "Каллидус". Неужели ты решил изменить своим принципам и, так сказать, влиться в коллектив? Или убил какую-нибудь важную шишку и ищешь защиты? Хотя, ты знаешь, не думаю, что вампиры обрадуются упырю в своих рядах. Дадут тебе место уборщика в логове, если постараешься... А разве твой светлый ум такого заслуживает? Тебя не оценят, подумай.
Клан вампиров поддерживал большинство ковенов Европы. Будучи Верховным своего ковена, Курт не устанавливал с ним связи, однако и не являлся противником, благоразумно держась собственных реалий и сфер. Возможно, с тех пор, как колдун обменял свою жизнь на жизни магов двух ковенов перед инквизицией, что-то и изменилось... Но проповеднику общины о том не известно, а "Каллидус" сидит себе в Валдмонде и не жужжит.
Все же ребе Залман сделает большую ошибку, если попробует вступить в клан. Такой идеал пропадет зря. Хотя... может пригласить его в "Равноденствие"? Отто мертв, делить им нечего. А сильные и умные союзники всегда в цене.
Если, как уже выяснилось с четками, веры отца Франссена недостаточно, чтобы повлиять на тьму порождения ночи, то и Давиду не о чем переживать. Но вот истовой веры отца Эстебана хватит на то, чтобы спалить драгоценного монстра Шульца до пепла, освятить церковь и прилегающий лес, а заодно отбелить сутану проповедника до бела.
На треск стекла Курт неуютно подернул плечами и отступил на шаг. Неосознанно, но тут же принял очередную ошибку.
"Пора заканчивать. Ребе не в духе." - инстинкт самосохранения еще ни разу не подводил чародея.
Отто не зря так беспокоился о том, стоит ли в списке выбывающих с этого света фашистов его прекрасное имя. Дописывать свое собственной рукой Курту очень не хотелось. С предложением можно и повременить до Валдмонда. Они еще встретятся на острове, можно даже не сомневаться.

Для своего почтенного возраста ребе неплохо сохранился. Уже не мальчик, а какая прыть! Не выдал себя даже звуком, двигаясь по усеянному мусором и стеклом полу.
Курта обдало волной ледяного воздуха с ароматом сандала.
"Так ты прячешься от ищеек церкви и собратьев?" - Парфюм не из любимых, колдун выразительно прикрыл нос рукой.
Столетний покойник вогнал в холодный пот. Давид стоял слишком близко, Курту такой интим был не по душе. Зато предчувствие не обмануло. Ребе сердился, оставаясь спокойным и даже вежливым... И чего он? Все же так хорошо начиналось.
- Еще бы, ты стоишь слишком близко. А ты явно не моем вкусе. При всем уважении я предпочитаю кого-нибудь помоложе. - Колдун в усмешке растянул накрашенные губы. - К тому же, мне теперь не позволяет сан.
Главное, не переступить черту. С Давидом это сложно. Курт уже несколько раз прошелся по болевым точкам, пытаясь угадать ту, которая ранить его глубже всего. Больнее. Так, чтобы затрещала душа.
"Но я забыл, что у кровососов души-то и нет." - Так и ребе не дал понять, куда нужно нажать, чтобы он сломался. Это действительно обидно.
Но шанс еще выпадет и не раз. Представить только встречу Давида и Рамона. Какой бенефис! Вот на что можно смотреть вечность. А говорят только на воду, огонь и работу других людей.
"Поаплодировал бы обоим стоя." - Но у этих двоих идеальных и правильных она, вечность, есть, а у чародея только идущие вперед годы.
И их количество может существенно сократиться, если продолжать травить Давида. За насмешками Курт не мог отрицать, что страх колет позвоночник. Ребе затягивал его в какую-то игру, танец... Упаси святые, они уже станцевали несколько "па" и чародей всегда отступал.
Отняв руку от носа, колдун приподнял рукав и посмотрел на часы, ремешок которых прикрывал татуировку общины вокруг запястья.
- Рад был поговорить, но мне пора. До встречи в Валдмонде. - Попрощался проповедник.
Отходя к дверному проему, Курт не выпускал упыря из поля зрения. На всякий случай, жизнь бывает только одна.
- И нет, нет. Не надо меня провожать, герр Залман. - Уважительно и заботливо произнес колдун. Тут же по его приказу проснулся ветер, спящий в руинах. Старый и пыльный, будто бы и не злой. Ветер одновременно сорвал черный полиэтилен с пустых окон залы,  впуская в нее утренний свет. Рассветные лучи тонкими полосами легли на пол, перед этим пронзив сумрачный воздух. Помещение превратилось в коробку фокусника с воткнутыми в нее рапирами. Попробуй. Выберись, пока рассвет еще слаб, и день не набрал силу.
Напряжение отлегло только тогда, когда Курт сел во взятую напрокат машину. Злость и досада вцепились в сердце. Он закурил, нервно выбросив наполовину полную пачку за приспущенное стекло окна. Бросил взгляд в зеркало, обнаружив, что растерял добродушное обаяние священника.
"Это еще не конец. Мы с тобой обязательно подружимся." - Курт завел машину и нажал на газ.