Waldmond |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Waldmond » Архив завершенных » [07.09.2019] - "Ночью все иначе"
________________________________________________________
НОЧЬЮ ВСЕ ИНАЧЕ
_________________________________________________________
Участники: Ramon Esteban & Kurt Franssen & Sting Davydof & Gregory Darwin
Очередность: меняется, эпизод в форме рассказа
Время и место: 7 сентября. Ночь. Старая церковь за городской чертой.Рассказ о случайной встрече.
Три действующих лица, как три тени на стене в полночный час.
Отредактировано Sting Davydof (2020-01-09 21:37:08)
Луна. Ущербная, с выгрызенным боком. Бледный ореол ее на мутном небе. Свет нечистой белизны попадает в церковь через открытые фрамуги окон с витражами.
Я намеренно не включал электрические лампы. Достаточно свечей и лунного света. В полутьме мои залитые черным глаза видят все в малейших деталях: ряды жестких скамей для паствы, старый орган с трубами, темное пятно над ним на месте распятия.
Мы убрали деревянного Иисуса сразу, как только выкупили церковь у городской администрации. Безликий спаситель человечества, источенный жуками и червями под тонким слоем растрескавшегося лака, принял смерть через сожжение во внутреннем дворике.
Все, как положено. По заповедям святой Инквизиции и завещанию самого Кардинала.
От распятия остался след, оно слишком долго провисело на стене. Надо обсудить с отцом Франссеном планы по дальнейшей реставрации церкви. За годы забвения она почти вросла в землю, покрывшись мхом с прибрежных скал. И крыльцо, единственная часть из дерева, нуждалось в ремонте, как раненый в том, чтобы стянули края кожи кривой иглой.
Холод пробирается внутрь здания вместе с луной. Открыв окна, я дал ему свободу. Он терзает мои раны. Свежие порезы, порой почти до костей, дарят мне боль физическую и забирают душевную. Серебряные наконечники плети, которая свистела и пела надо мной минутами назад, не дают ранам зажить.
Каждое движение отдается в коже и мускулах. Мне кажется, что этой ночью, я окончательно сорвал с себя все покровы, обнажив душу. Но это не так. Ощущение умиротворения и откровений приходит ко мне не всегда, но достаточно часто, чтобы стать привычным.
От крови липко. Я чую ее запах, стоя меж рядов скамеек и позволяя ночному холоду обнимать мое жесткое тело.
И хочется выпить красного церковного вина. "Кровь Христову", как сказал бы раньше.
Кислую брагу домашней выдержки, с осадком виноградной кожицы и привкусом очаровательной простоты.
Вместо библии на подставке для святого писания лежат бинты. Прежде, чем вновь облачиться в сутану, я должен стянуть себя ими. Не люблю крови на одежде, ткань может забиться в порезы, отчего они будут дольше рубцеваться. А скоро мне понадобится ровное полотно спины... луна возрастает, до полнолуния осталось недолго. И снова плеть будет петь и плясать, чиркая кровью.
Иду обратно к месту пастора, бинты в упаковке с красным крестом белеют во мраке. Слышу, как отворилась дверь. С нею ворвались ветер и дым. Эта марка сигарет мне хорошо знакома. Узнаю уверенные и ровные шаги за спиной. Тяжелые шаги для земли.
- Ты опоздал, - бросаю фразу холодную, как ночь. Но улыбаюсь одними губами, пока он не видит.
- Всего на полчаса. - Курт выплыл из тени церковного крыльца в освещенный луной зал.
- Не будь таким строгим, отец Эстебан.
Колдун тряхнул пакетом с торчащим из него рыбьим хвостом. Свежая рыба хрустела колотым льдом и пахла морем. Зеленоватыми волнами холодных вод, омывающих остров со всех сторон.
"Снова бил себя." - проповедник смотрел на блестящего от крови и пота Рамона, но ничего об этом не сказал. Ни слова о глубоких ранах, от которых иной человек уже стонал бы, проклиная существование, как богом посланную данность.
Курт никогда не понимал ритуала самобичевания. Зачем причинять себе боль, и более того, лишать тело силы? Но отец Эстебан занимался этим и до того, как стал Ангелом, разве что у инквизиторского обоюдоострого клинка не было серебра...
Серебро блестело в пулях и лезвиях, взрезающих глотки вампирам и оборотням. Рамон многое о себе рассказал. Несомненно, откровенность черного орла Курту льстила, но он был честен с собой... сам себе бы не доверил ни секрет, ни историю жизни.
Возможно, Рамон видел в проповеднике то, что скрыто очень глубоко. Или, какая жалость, этого нет вовсе.
"А вот я бы на него посмотрел." - на Рамона-человека, ликвидатора святой инквизиции, безжалостного, фанатичного убийцу.
Но вряд ли бы жаждал сражения, даже теперь, в сутане и смирении глава "Равноденствия" таил опасность. На последней проповеди вне Норвегии он показал таланты во всей красе. Только жертвами были не волшебные чудовища, а слуги божьи.
Это так мило, резать тех, кто когда-то стоял с тобой рука об руку.
- Поздняя трапеза, святой отец, лучшее, что может утолить печали. - Кроме рыбы, в пакете находилась бутылка хорошего вина на вкус Курта, хлеб и олений паштет. Не густо, но есть особо не хотелось. Только пить, терпкое и градусное. А Рамон не откажется от свежего улова. Отец Франссен знал, чем соблазнить неприступного миссию новой эры.
Он отложил пакет на пустующую скамью и подошел к оборотню.
- Дай я. - Острым длинным ногтем чародей вскрыл упаковку бинта. - Ты сам затянешь не так плотно.
Голубые глаза проповедника сияли во мраке. Без макияжа, в простой черной водолазке, закрывающей многочисленные татуировки, Курт выглядел задумчивым и бледным. Какая-то идея занимала его мысли более, чем постоянно отвлекающий запах крови.
- Где перчатки? - Спросил он. Не найдя их на алтаре, кинул: - Возьму свои.
Отредактировано Kurt Franssen (2019-11-20 22:56:45)
Тридцать минут, неполный оборот стрелки на циферблате. Могут стать спасением или гибелью. Но я прощаю их проповеднику. Оборачиваюсь и нахожу Курта изменившимся. Вижу блеск его глаз на белом лице, остальное скрывает черная, подобно ночи, одежда.
Пока не спрашиваю, в чем причина. Он сам расскажет, ведь что-то не дает ему покоя. А я - именно тот, кто выслушает исповедь и поймет.
Поднимаю руки, давая перевязать свои глубокие раны. Отец Франссен огромен. Я тоже высок, но мое сухое, выполненное из жестких жил тело не идет в сравнение с его тьмой. Но прикасается он терпеливо, стягивая белыми полосами кровоточащие стигматы.
На его руках голубые латексные перчатки.
- Все еще брезгуешь? - задаю я вопрос без обиды или гнева. Мои уста не кричат, мой взгляд, который заполняет Ангел, спокоен.
Отец Франссен не в первый раз дотрагивается до моей крови, и каждый - в перчатках. Я знаю, он носит их в кармане, сложенными в одноразовой герметичной упаковке.
Чужая тень от меня слишком близко. Слышу, как стучит его сердце, ощущаю присутствие иного не следом на теле, скорей в его мыслях.
Но жду, пока отец Франссен не выдержит и начнет говорить. Мне нравится следить за гранью. Для каждого человека она своя, и рано или поздно он через нее переступает. Для некоторых перейти за грань значит сломаться. Но не для моего недоброго друга.
С несколько секунд смотрю прямо на него. В приюте, в семинарии, на полигоне святейшей церкви - везде за спиной шептались, что у меня неприятный взгляд. Что-то в глазах и за ними, в выражении лица... Не могу с ними не согласиться. Но физическое воплощение я не выбирал. Оно мое по праву рождения, как испанский ритм в крови и алчное чувство азарта корриды.
Однажды мы с отцом Альмодоваром были на корриде. Я, худой чернявый мальчишка, единственный, кто вскрикнул с радостью, когда бычий рог пробил живот тореадора. И больше громких звуков в тот вечер я не издавал. Думал о том, что быку, даже поразившему своего мучителя с пиками и копьями, не победить и не уйти с арены живым. Краткий миг триумфа в бессилии. Это все, что заслужило животное, борющееся за жизнь.
Отец Франссен принес вино и рыбу. Отхожу к скамьям белым абрисом в перекрестье бинтов. Достаю ее за хвост, серебристую, холодную, с живой искрой в уже мертвых глазах. После перерождения я ем ее сырой. Кипящее масло или вода убивают истинный вкус.
Бутылка вина с красной этикеткой. Моя густая бровь чуть дергается.
- Испанское? Где ты его нашел? - взрезаю тишину и терпение проповедника. Чуть-чуть, меня не настолько удивило то, что он нашел настоящее Dos Caprichos Crianza на острове, сколько даю ему свободу, режу невидимые стежки, сшивающие его рот.
И не обманываю себя, предполагая возможность манипулирования Куртом. Мы слишком давно знакомы, чтобы так небрежно заблуждаться. Однако...
Больничные латексные перчатки щелкнули со звонкой оттяжкой по запястьям. Курт размял пальцы, чтобы тонкий, но прочный материал лучше сел по руке.
- Мне уже поздно учиться летать. - Отшутился он.
Брезгливость тут ни при чем. Отец Франссен расставил свои приоритеты. Все у оборотней слишком быстро. Не заметил малейший порез и заусенец, влез в кровь подлунных, и к концу цикла ночного светила уже обрастаешь перьями или шерстью.
А он дорожил разрушительным смерчем в венах под татуированной кожей и не хотел менять его на зов матушки-природы. Пока, во всяком случае. Возможно, когда возраст возьмет над телом власть, и черные волосы, выбритые с боков, заблестят сединой, а суставы прострелит артрит, вот тогда Курт обещает себе подумать. Благо, что Рамон поделится крыльями с заботой о ближнем и всяческой помощью, как того требует Лесное Божество.
Сильные руки проповедника быстро перебинтовывали кровоточащие раны. Кровь начинала пропитывать бинты, но не успевала обратить в красный белую марлю.
Но Курт на самом деле был в церкви лишь отчасти. Его мысли постепенно наливались тягостным желанием. Желанием обладания наравне с одержимостью. В последний раз оно вспыхивало в нем так давно, что сам факт стал неправдой. И вот опять.
"Несвятой."- подумал проповедник, обращаясь к себе же с горьким привкусом понимания.
Слова щекотали горло на уровне кадыка, где обычно находился белый воротничок сутаны. В полутьме Курт наблюдал за Рамоном, теперь главу "Равноденствия" было лучше видно из-за бинтов на поджаром торсе.
- Местные рыбаки разбираются не только в морских гадах, но и в напитках. Заглянул в магазинчик в деревне, и нашел там эту дерзкую фрау в бутылке. - Последнее слово Курт произнес на немецкий манер.
Он сел на скамью и совсем не по-воцерковленному закинул ноги в черных джинсах на спинку предыдущего ряда. Слишком большой даже для старенькой церквушки, отец Франссен вальяжно облокотился на полированное холодное дерево.
Рамон намеренно тянул время. Не просто оттягивал, терзал когтями, как орел печень Прометея. Чувствовал желание Курта и ждал. Они стоили друг друга... Им, как один стягивающий стежок, даже нравилось одно и то же вино. Грубое и терпкое, не скрывающее вкус за отдушками и фруктовыми нотами. Лишь виноград и кровь.
- ... и не только ее... - Вытянув сигарету из пачки, Курт вставил ее между зубов. Будучи святым отцом он никогда не позволил бы себе закурить в стенах храма, но сейчас никто из них не облачен в сутану.
- Кто бы знал, что в северных морях водятся такие звери. - Он закурил, начиная. Курту хотелось дать мыслям жизнь через звуки слов. А свои желания он предпочитал удовлетворять.
Стинг стоял на пирсе в одиночестве. Старые просоленные морскими волнами доски скрипели от малейшего движения и плыли вместе с течением. У деревенских детей есть такая забава - лежа на пирсе, смотреть в щели пола и наблюдать за зеленоватой водой, смешивающейся с песком и обмытой до гладких боков галькой. Лежать надо, пока не закружится голова, и на губах не появится вкус соли. Так море станет ближе.
Но во Фломе уже очень давно не слышали детского смеха. Все что осталось пирсу, облепленному ракушками на прочных сваях, это воспоминания о прошлом и тяжесть чужака, опершегося на перила.
Медленно темнело. Небо над головой чистое, такого же цвета, как и море. Словно его зеркальное отражение. Только заходящее солнце, как манок глубинной рыбы-звездочета, погружалось за горизонт, озаряя сине-зеленую гладь.
Чайки летали над водой, прощаясь с морем до утра. Ветер поднимался сильнее, неся обещание прервать бесконечную череду осенних дождей.
Сигарета в руках Стинга догорала. Он редко делал затяжки, неторопливо выдыхал дым, задерживая его на нёбе. Время позднее, но в дом с красными стенами Стинг не спешил.
Ему хотелось дышать морем и слушать глухой гул, с которым волны накатывали на скалы. Недавно пробудившаяся вновь химера открыла в себе такое чувство, как тоска. Как острый кусок обсидиана, попавший в глину, тоска постепенно крошила изваяние изнутри.
Прошел почти что месяц с тех пор, как огненный голем прервал свой сон. Время поползло вперед, но Стинг стоял на месте. Все, что он имел - это обретенное имя и затянувшуюся без следа рану между ребрами. На коже не осталось рубца, но все же Стинг чувствовал, что шрам там, внутри. Тянет такими сине-зелеными вечерами, как этот.
У него была работа. Непыльная, спокойная, с мертвецами и вечно неработающим кулером в приемной. Патологоанатом, с которыми часто выпадали смены, Саймон, хороший парнишка, аппетитно пахнущий магией смерти и увлеченный своей работой и жизнью. Тихо, мирно, как в гробу. Саймону было к кому возвращаться, это не нужно видеть глазами, ощущение проходит даже сквозь глину. Повезло. Стингу же...
Голем еще не нашел своего создателя и даже не приблизился к этому. Зато дома у него жила озорная и шумная птица-синица. Но в последние дни, с тех пор, как она начала работать в школе, Хайди просто не узнать. Стинг не знал, что на нее повлияло, но снова чувствовал это - жизнь. Что проходит рядом и исчезает в чужих небесах.
Даже терракотовому истукану это понять под силу. Не испытывая ни ревности, ни боли, ни терзаний, Стинг получил сколотый обсидиан тоски прямиком в грудь. Не знал, как назвать новое для себя ощущение. Пытался найти и вынуть, чтобы хотя бы рассмотреть, узнать.
А волны все бежали одна за другой, играя в догонялки. Однажды, на фестивале сельди, проводящем во Фломе, Стингу показалось, что он поймал тень узнавания прошлой жизни. Казалось, стоит только схватить ее...
"Ничего. Ошибся." - Флом, уже не такой яркий и праздничный, маленькая деревня на краю острова не подбросил ни единого ответа.
Стингу не дано даже почувствовать сожаление. Тем лучшее, он не знает, чего лишается.
Щелчком ногтя голем выбросил окурок в океан. На далекой линии горизонта мигнули проблесковые огоньки запозднившегося рыболовецкого судна.
Рыбацкая деревня на краю северного мира вряд ли могла стать оплотом общины. Как Курт и ожидал, не питая иллюзий, во Фломе остались преимущественно старики. Промерзшие под ветром Скандинавии рыбаки старой закалки с глубокими морщинами на обветренных лицах. Они не хотели менять устоявшийся веками порядок, принимая и уважая устаревший, но крепкий уклад. Жители деревни с добросердечием принимали чужого для них человека в черном, но души их давно были отданы северному сиянию, которое над морем не редкость, и соленой ледяной воде.
Впрочем, вести проповеди пастор не собирался, он приехал сюда отдохнуть от городской суеты и познакомиться с островом. Курт всегда был любопытен и жаден до открытий и знаний и с годами этой свойство характера не растерял. Флом не только познакомил колдуна с уголком норвежского быта, но и почти задаром отдал бутылку обалденного испанского вина. Стекло запылилось от долгого заточения в витрине маленького магазинчика у причала, но красно-рубиновая жидкость внутри обещала прекрасную ночь.
Под градусом и звездами Курт часто ваял стихи, позже становившиеся песнями. В церкви дарк-рок звучал бы бешено и остро. Чтобы не шокировать такого правильного и строгого отца Эстебана, тексты пока что оставались в памяти компа. Сейчас бы в клубешник и под ударные с чистым гитарным соло набросать пару строк...
Но отец Франссен только поблагодарил хозяина магазина и вышел на улицу, надеясь закурить. Время швахер-махер, Курт слышал, как за спиной запирается замок, проводивший последнего покупателя.
Его машина, хищный Форд в оттенке металлик, стояла припаркованной на одной из улиц деревни. На единственной улице, если уж быть откровенным. Курт бросил на заднее сидение пакет с вином и купленной здесь же рыбой и медленно пошел вдоль пристани, наблюдая за волнами и небом.
Темный силуэт на причале, который Курт запомнил до того, как заглянуть в магазин, все еще находился там. Запах крепкого табака, легкий, почти незаметный привкус магии и шум засыпающего моря настраивали на разговор. На облокотившемся на перила мужчине была униформа, в принадлежности которой Курт не разобрался, но одежда служила еще одним подтверждением, что он тоже не из этих мест.
- Добрый вечер. - Курт встал рядом лицом к морю и выдохнул струю дыма от зажатой в руке сигареты. Мужчина оказался таким же высоким, как и маг, не уступая ему в комплекции, вблизи запах магии стал сильней.
Неприкрытая заинтересованность, голая, как натурщица у мольберта, проскочила во взгляде голубых глаз и быстро пропала, спрятанная за чередой ни к чему не обязывающих слов.
- Красивое небо. Я в Норвегии почти месяц, но так и не успел его увидеть за огнями города. - Что небо, что море, оба одинаково сине-зеленые, холодные. Не важно, будет ли фраза иметь продолжение или случайный собеседник уйдет, оставив Курта одного наедине с глубоководной бездной. Он сказал то, что хотел сказать, вряд ли солгав.
Не осталось ничего, кроме надвигающейся темноты. Вдалеке огни лодки боролись со мраком. Не сдающиеся ориентиры на морском полотне. Ночь не ждала, что Стинг останется с нею. Она убаюкивала зеленую воду, пробуждая светящихся фосфором рыб, живущих только во тьме.
Деревню и дом с красными стенами разделял лес. По хоженым тропам Стинг думал вернуться пешком, не спеша. Дышать ночью, слушать звуки, скрытые меж деревьями, и ждать, пока уляжется чувство, которое он для себя пока так и не назвал.
Голем собирался уйти. Но рядом кто-то появился. Задумавшись, Стинг пропустил чужие шаги по доскам пирса.
Он повернулся на голос и пустым взглядом без отражения посмотрел на возникшего из темноты мужчину. Ему не нужен был собеседник, тоска внутри въедалась все глубже, пытаясь добраться до сердца.
Остаться одному. Выпустить в безразличный мир ничего не значащие слова. Уйти. Это так просто. И вновь возвратиться туда, где его никто не ждет. Где жизнь идет своим чередом, и время бегает по кругу циферблата.
- Красивое... - Хрипло повторил Стинг и поднял лицо вверх на темнеющее небо, наливающееся синим.
Он не знал, почему не ушел. Стоял, позволяя незнакомцу отдавать тепло обычного человеческого тела своему ледяному, созданному из глины. Они были слишком близко у перил причала, чтобы не чувствовать. И дым сигарет...
Не смотря на приближение ночи, цвета неба становились прозрачными, будто кто-то разлил акварель. Редкие облака превращались в штрихи неосторожной кисти. И все пространство над горизонтом - единый холст от края до края.
- Я не понимаю. - Голос Стинга упал в тишину.
Отвернувшись от неба, голем прислонился к перилам спиной. Как он ни пытался, не мог увидеть, чем восхищался незнакомец. Может, потому что и был истуканом.
Стинга привел на пирс покой. Теперь его не было. Мир принадлежал не ему одному.
От незнакомца исходили магические токи. Наглые, сильные, агрессивные, не прикрытые. Как создание чар, голем осязал их, но не отзывался. Снова рядом не создатель.
"А, может, тебе больше не нужно его искать?" - подсказала тоска.
В поисках могут пройти годы. И, остановившись однажды, ты поймешь, что цеплялся за идею найти творца лишь для того, чтобы обрести смысл своей жизни.
Но думать об этом сейчас не стоит. Не в характере Стинга расцветать ромашкой со всяким, кто решится заговорить. Голем безучастно проследил за движением рук с длинными ногтями, когда брюнет подносил ко рту сигарету.
- Чем это небо отличается от твоего? - спросил Стинг.
В различии и будет крыться красота, которую истукану постичь не дано. Когда он уйдет, то унесет с собой частицу понимания, что могут чувствовать настоящие люди.
Показалось, что он сейчас уйдет. Развернувшись, собеседник возмутил волну морского воздуха, бросившую в лицо Курта дым его же сигареты.
Колдун медленно вдохнул дразнящие и тяжелые соленые ноты. С ответом не спешил, давая морю прошуметь пеной, взбиваемой у старого причала. Скрипнули доски, приняв вес рослого мужчины. Звуки естественные и размеренные, как сама природа.
Курт от рождения обладал чувствительностью к малейшим магическим искрам. Его дар позволял выжать из стихии все, выкрутить до сухой хрусткой кожицы, забрать малейшие капли сути.
На пирсе, слыша под ногами воду, маг ничего не забирал, незримо читал стоящего рядом человека. Как слепой читает книгу прикосновениями пальцев по шрифту Брайля. Расстояние между ними было слишком мало, чтобы Курт устоял перебрать все сплетения токов магии, которые сосредоточились в теле собеседника. Не трогая его в физическом плане, колдун наслаждался тем, что видел.
Первым уверенным, но не самым ярким мотивом звучала красноватая нота терракоты. Душа в искусственно созданном теле, химера.
Некоторые маги не считают големов живыми, относясь к ним даже не как к прислуге, скорее к вещам. Но Курт не разделял эту точку зрения.
В прошлом он создавал химер из любопытства, жажды знаний, потребности в безотказной шлюхе, которая будет держать рот открытым столько, сколько нужно, лаская член острыми зубами... Каждый раз уничтожал, когда срок их пользы подходил к концу. Но никогда не считал бездушными предметами. По своему любил? Возможно. Как творение своих рук с теплом своего большого прокуренного сердца.
Времена экспериментов прошли. Курт не искал в сотворении большего, как его давний любовник и друг-алхимик, оставшийся в Германии. Тот подолгу перебирал камни для талисманов и менял сердца, стремясь к совершенству.
Этот голем...
За терракотой чародей чуть не обжегся. Новый ток магии полыхнул в опасной близости. Иллюзорной, а на губах Курта появилась голодная и жадная усмешка. Кто бы не сотворил это двухметровое прекрасное чудовище, он спрятал в нем больше, чем казалось на первый взгляд.
"Еще! Ближе!" - чтобы изучить химеру, надо вскрыть ему грудную клетку.
Вместо этого Курт тоже развернулся спиной к морю и посмотрел на небо.
- Мое поймано в ловушку зданий. Поднимая взгляд вверх, увидишь только жалкий клочок. И то он или изрезан следом самолета, или скрыт городскими огнями. Бесполезная реклама, билборды, окна высоток - на это мы променяли чистое полотно.
Чародей подвинулся чуть ближе, но их плечи еще не соприкасались.
- Посмотри на смену красок. Ни один художник не перенесет на картину все тона и полутона настоящего неба. Каждый восход и закат неповторим, каждый, как откровение.
"Наверно, его недавно пробудили." - Курт грациозно смахнул пепел на пол причала под глубокие звуки своего голоса.
Он словно пел, стихи писались в голове так спонтанно и непрошенно.
"Как будто выпил. Но я не пьян."- поймал себя на мысли проповедник и усмехнулся.
Новорожденные химеры не владеют чувствами. Они малоэмоциональны и не понимают многих простых для людей понятий. Но со временем они учатся понимать и по прошествии чего-то там становятся почти неотличимы от человека. Но не все.
"Напишу песню про этот вечер... и про тебя, май дарлинг."
Небо молчало. Вместо него говорил мужчина в черном. Показалось, что он стал голосом перевернутого моря с силуэтами чаек. Для птиц обе стихии были одним зеркалом. На изогнутых крыльях летели они из одной вселенной в другую. А за, в вышине - переходы из зеленого в синий, огни просыпающихся звезд, перья прозрачных облаков.
Стинг не двигался мрачной застывшей скалой на фоне небес, с морем за спиной. Небо залило его жуткие глаза смешением цветов, ощущением высоты. В банке маляра смешались краски и исказились, но до сих пор прекрасны в цветном водовороте.
Он пытался увидеть эту красоту. Представлял вырастающие из-под земли небоскребы с электрическими огнями шаровых молний, запертых в светильниках и лампах. В городе, идя пешком в морг и из морга, Стинг ни разу не вглядывался в небо. Должно быть, там оно тоже заперто, хотя укромный уголок мрачных сказаний еще не настолько сильно захвачен индустриализацией, чтобы в ней погибать.
Пытался...
Почувствовав удар соленого ветра, Стинг повернулся к брюнету. Равнодушный взгляд химеры уперся в лицо мага. Он подошел ближе, влез своей силой в потухший пожар, подняв в воздух пепел и прах. Незнакомый человек, разговаривающий с големом так, будто они давно знакомы.
Но Стинг не отстранился. Продолжал смотреть на черноволосого мужчину в упор с едва нахмуренными бровями и пустыми глазами без отражения под ними, краски все растворились, исчезли в безднах. Резкие тени пролегли на фактурных скулах, высекая скульптуру не из глины, из камня.
Никто с момента пробуждения не приближался к Стингу настолько близко. Для доверия переброски парой фраз слишком мало, но для интереса и мерцания жизни в мертвых зрачках уже достаточно. Теплые слова, участие, вежливое, но очевидное расположение... только на промокшем столетней водой пирсе.
- Слишком поэтично. - Усмехнулся Стинг. Черты его лица ожили так неожиданно быстро, что тени за ними не успели, чиркнули по рту.
- Для такого, как я. - Мрачно добавил он, прохрипев.
Потянул из кармана пачку, чтобы еще раз отвлечься на вкус табака. Глупая чайка спикировала вниз и вырвала сигареты из руки химеры, приняв глянцевый картон за хлебную корку.
- Блять... - Стинг рассмеялся, глухо и безнадежно. Так смеялась тоска у него внутри.
- Возможно. - Просто согласился чародей.
Он ни о чем спрашивал, смотрел на сражающуюся с северным ветром чайку, в лапах которой блестела сигаретная обертка, как новая звезда. Думал о страшных глазах голема, о том, как ложатся строчки на пьяную, спонтанную рифму. Молчал, пока не услышал смех.
И тоже рассмеялся. Густо, насыщенно, от души.
Всего одно перемещение магического тока уронило бы чайку в море. Маленькое тело из серых перьев билось бы долго о прибрежные скалы. Но Курт оставил птицу воевать с дыханием земли в вышине. Безмозглое создание еще не поняло, что схватило не рыбу, в его сердце еще оставалась надежда на утоление голода и на победу в неравной борьбе с холодными фронтами.
Маг вынул пачку сигарет, вытянул одну острыми длинными ногтями и протянул всю пачку мужчине.
- Бери мои. - Смех все еще отражался на губах улыбкой.
Странный вечер. Ни к чему не обязывающий, такой сюрреалистичный в простоте. Проповедник мучился стихами, а это означало только одно. На него снизошло вдохновение. Пустоглазое, огромное, едва ли понимающее себя - творение чужого гения, за которого хотелось отдать здесь и сейчас все, что имеешь.
У голема должен был быть творец и господин, ни один маг в здравом уме не отпустит такое чудовище в свободное плаванье. Значит, в Валдмонде есть сильные маги...
Вспомнился почти что свежий, как вырытый трупец, разговор в руинах "Милосердия".
"Хельмут Шульц... неужели?" - Курт при всей любви к эпосу и фантазиям, не верил в сказки. Нацистский некромант по его мнению был давно мертв и забыт, если бы не то, что осталось от лагеря смерти. Разыгралось воображение, хотя даже не вдыхал "дорожку".
К чему думать о нем сейчас, пока вечер открыт только двоим? И пирса для двоих так мало.
Но. "Неужели он" - думал маг, имея ввиду творца голема. - "Не разговаривал с тобой. Не открывал тебе мир, довольствуясь только подчинением. Прискорбно."
Тьма обняла большую и мощную фигуру чародея, прильнула к нему сутаной, хотя из одежды на нем были лишь черная водолазка и штаны. Роль для праздника покаяния, смертельная роль. Но тут только отголоском. Растаяла тут же, как он сделал шаг навстречу химере по скрипучему полу.
- Курт, но для нашей паствы отец Франссен. - Протянутая рука колдуна казалось очень белой, но все из-за солнца, совсем скатившегося за горизонт.
Я молчал, пока пол церкви заливала морская вода. В открытые окна ворвался просоленный ветер. Он принес с собой крики чаек и шипение пены на зеленых волнах. Под пологом церковного свода с открытыми балками из лакированного дерева родилось дикое норвежское небо: холодное, прозрачное, усыпанное мелкими звездами.
Как наяву я слышал разговор Курта с химерой, как будто исчезли скамьи и кафедра, пропали стены, и все мы находились на старом причале с горизонтом за спиной и огнями засыпающей рыбацкой деревни впереди.
В моей руке бутылка вина. Открываю и вижу перед собой резные шпили Мадрида, слышу щелканье кастаньет. И Мадрид тонет в скандинавском море, щелчки становятся треском прибрежных камней и выкинутых на сушу раковин моллюсков.
Из ниши под кафедрой вынимаю бокалы. Мы держим их здесь на всякий случай - пластиковые чаши на тонких ножках с юбочками со знаками вторичной переработки.
Красное испанское вино наполняет их, дышит сочным и кислым виноградом. Вдыхаю запах, крылья крупного носа двигаются чуть заметно, черные глаза блестят в темноте. Но к ним возвращается человеческое выражение с молочными полумесяцами белков.
Я чувствую это. Как и чувствую нечто другое.
Мне жарко. Ночь напоминает о себе холодом на моих промокших от крови бинтах, но жар подступает ко впалым щекам, рисуя на скулах бледно-розовый румянец.
Касаюсь пятна кончиками длинных пальцев, отдергивая руку, сердясь. Постыдно и недопустимо. Моя вера - мои крылья над миром. Ничего не должно быть препятствием к моему единению с Лесным Богом.
"Немыслимо."
Бросаю ледяной взгляд на отца Франссена. Он одержим огненным вихрем, его голос насыщен и тяжел. И через него становлюсь одержимым и я.
Но выдержка моя безгранична. Не желаю попадать под влияние чужих чувств и ощущать свои, непрошеные, неверные, возвращаю себе ясность мыслей, заставляя румянец исчезнуть с моего лица.
Курт влюблен и вряд ли замечает за этим мою нечаянную слабость. Но не хочу, чтобы он видел и знал, даже случайно поняв, что обжег меня.
Проповедник прерывается на том моменте, когда подал голему руку. Молчит, смотря в пол и не замечая ничего вокруг. В его глазах или море, или небо.
Отдаю ему второй бокал с кровью Испании.
- Ты привлек его в наши ряды? - спрашиваю, отсылая к тому, что Курт позволил себе упомянуть паству.
... которую мы лишились за пределами Норвегии и которую собираем вновь по крупицам, как золотоискатели промывают речной песок.
Мой голос спокоен и ничего не напоминает о розовой краске на коже цвета олив. Внутри меня равновесие.
И море встало между ними. И опрокинулся горизонт вверх и вниз, слева и направо. В открытую ладонь Курт ветер бросил горсть прибрежного песка. Зеленый закат пожелтел искусственным светом.
Проповедник потер выбритый висок. Он в церкви, а причал остался в рыбацкой деревне. Пахнет вином, значит отец Эстебан уже добрался до подарка в прозрачном стекле.
- Еще нет, но он придет. - Курт улыбнулся призраку отражения в протянутом бокале.
Рот священника украсили алчность, похоть и тяжелая уверенность, граничащая с пороком. Пока он говорил, член в черных штанах встал дыбом. Лирика и стихи... Ха, голем сам сказал, что слишком поэтично. И Курт с ним согласился. Большой друг, рвущий тонкую и нежную плоть вагин и задних проходов, это подтвердил.
Стихи нужны тем, кто готов их слушать. Химере они ни к чему, ему стоит позаботиться о том, чтобы не остановилось сердце. Не в его положении внимать звездам, когда амулет в груди вот-вот даст трещину и освободит магию, поддерживающую в терракотовом изваянии жизнь.
"И тем, кто спасет это порождение искусства, буду я."
И все же Курт не мог отдать все жадности и бросить в ее всепоглощающее жерло интерес и чувства, проснувшиеся в нем после случайной встречи. Задумавшись, проповедник отпил из бокала.
Первый глоток обжег горло терпкой кислинкой. Природное вино, настоящее, цветом, как кровь на тканях, выступившая сразу после того, как содрал лоскут кожи. Душистым платком обволокло душу и успокоило.
Забросив ногу на ногу, Курт мягко крутанул бокал, заставив оставшийся там напиток закружиться в водовороте.
Все еще улыбаясь своим мыслям, священник посмотрел на Рамона. Следов румянца он не заметил, но выглядел глава "Равноденствия" так, будто чем-то рассержен или смущен.
Они никогда не обсуждали личную жизнь, но Курт подозревал, что бывшее смертельное оружие Ватикана, ангел с клинками вместо перьев на крыльях - все еще девственник.
Было бы мило и невинно, если бы речь не шла о Рамоне. На что способен оборотень, казавшийся юношей, он знал. Но все равно, редко и внезапно ловя розовый отсвет на скулах, которыми можно порезаться, оставлял воспоминание себе.
- Хочешь услышать, что было дальше? - Глаза проповедника слегка сощурились.
"Хочет, даже если ответит, что нет."
Еще один глоток, и в бокале зашумело море.
Все деревенские лодки давно вернулись к причалу, только одна зацепилась за горизонт и не отпускала линию встречи неба и воды. Рыба долго не попадалась, сети приходили пустыми с бледными лентами водорослей и белыми большими и дряблыми креветками, по вкусу дрянь, их не мололи даже в кошачий корм. Но к вечеру Посейдон вдруг дернул себя за седую бороду и вывалил хороший клев. Днище лодки блестело серебром от чешуйчатых рыбьих боков. Форель и скумбрия били хвостами, раскрывая рты в попытке надышаться воздухом. Пахло рыбой, мощный такой запах. У Грега от него кружилась башня, но противным он не был. Скорее так пахнут сокровища моря: солено и с горчинкой.
В Англии Грег не сидел без работы, но тросы рыбацкой лодки и веревки сетей сбили в мозоли даже его крепкие натруженные руки. Толстая куртка просолилась насквозь, на швах выступили белесые полоски. Соль и песок забрались даже в щетину на небритом лице. А ветер то ли дело пытался сорвать вязаную шапку с лысой головы.
"У меня так руки вывалятся из плеч"
- Блядь! - попался огромный марлин, морда, как шпага, глаза с кулак.
Рыбина, изогнувшись мускулистым телом, пролетела над Грегори, едва не насадив его на шампур. Тяжело плюхнулась в серебристое форельное озеро и еще долго билась там.
"Повезло..." - да, Грег, тебе действительно повезло, марлин мог пришпилить тебя насквозь. С лета Дарвин уже поднатарел в рыбной ловле, но по сравнению со своей материю - потомственной скандинавской рыбачкой, был сосунком.
Живой парусник - мушкетер стал знаком, что пора завязывать и плыть к суше. Темнело. Не видно уже нихуя.
Грег направил лодку в сторону Флома. С утра чего-то барахлил мотор. День держался и тут вдруг решил пыхнуть в небеса черным дымом.
- ссык... - прошипел Грег сквозь зубы, но мотору было откровенно насрать. Он горел.
Позади надвигалась ночь. На море она спускается интересно, прямо после заката вылезает черной стеной, гасит свет, но зажигает бока планктона, морских моллюсков и звезды.
Распустив парус, Грег до крови ободрал ладони. Лодка не спеша поплыла. Гораздо медленнее, чем наступала ночь. Вскоре осталось ориентироваться разве что на желтые огоньки габаритов.
На причале стояли двое человек. Опасаясь, как бы ветер не сменил направление и не утащил за собой посудину прочь от берега, Грегори стянул с пола огроменное кольцо швартовного троса.
- Мужики! - крикнул он в темноту. - На берегу! Пришвартуйте меня, а то снесет!
Рыбаки никогда не бросают своих. Это морской неписанный закон. Хотя эти норвежцы... А чего норвежцы-то? В Валдмонде их было меньше, чем приезжих из других стран - такое стойкое ощущение не отпускало Грега с самого прилета. И это очень странно для настолько закрытой страны, как Норвегия...
Хотя сейчас это беспокоило Грега меньше всего. Когда казалось, что скалистая полоска берега уже совсем близко, как он и предполагал, лодку повело назад, в открытый океан к китам и моржам.
За сигаретным дымом можно многое спрятать. Стинг успел это понять за те недели, которые прожил в новой жизни. Смех звучал сипло и горько, но теперь плыл над морем не один.
"Не один." - да уж, как это непривычно.
Он замолчал и посмотрел на мужчину в черном, протягивающему пачку сигарет. Как краток момент, Стинг пожалел, что время уже закончилось, растворившись в наступающей ночи.
- Спасибо. - Короткий кивок, чужая сигарета оказалась в руках.
Голем не стал брать всю пачку, вынул только ту сигарету, которой касался маг. Она казалась странно холодной, бумага чуть отсырела, липла к пальцам. Обычно Стинг не замечал температурных колебаний. Мылся в душе, оставляя после себя либо скованную льдом Антарктиду, либо жерло вулкана в облаках пара с запахом шампуня и мыла. Когда Хайди куталась в свитера и куртку, он мог ходить в старой футболке сторожа, трещащей по швам на мощном теле.
Но сигарета горела льдом. Обратив на мага взгляд жутких бездонных глаз, Стинг какое-то время просто стоял и молчал.
"Не важно." - голем сунул бумажную табачную палочку в угол рта. Поднес руку к другому концу и прикурил от пламени саламандры.
Он знал, кто рядом. И тот, кто стоял рядом, уже успел все понять. Не к чему скрывать очевидное и играть в людей.
А ведь совсем недавно Стинг хотел только одного - просто жить. До катакомб не обращался к своему сердцу, не взывал к талисману. Не потом и не вдруг понял - не выйдет "просто жить" тому, кому не дано.
За густым дымом первой затяжки Стинг заметил движение. Маг протягивал руку. Открытая ладонь, пальцы с длинными ногтями, четкий рисунок линий, но голем задержался на пару секунд.
Простое рукопожатие выглядело, как обещание. Химера следовал природе и чувствовал не свои эмоции, их все затопила тоска, желания брюнета. Не желания даже, намеки, как соль в морском ветре. Значило ли это, что маг в черных одеждах мог стать для голема...
"Мессиром? Черта-с два." - свобода от обещаний и обетов, вечная жизнь впереди и нигде.
Стинг уже сделал ответное движение, собирая крепко пожать чужую руку. Но крики с моря отвлекли его.
Обернувшись к перилам и воде, голем увидел рыбацкую лодку. По всей видимости именно ее желтые огоньки так долго маячили на горизонте. "Шхуна" явно не слушалась руля, до причал доносился ядреный запах горящего машинного масла.
- Бросай трос! - Стинг легко перепрыгнул перила и оказался по пояс в холодное воде под пирсом.
Отсюда было бы удобней дотянуть лодку до пристани. Волны швыряли в голема клочки морской пены, он попал в отражении небес.
Пальцы колдуна сжали воздух. Присутствие химеры было так близко. А досталось только мимолетное притяжение. Вот оно, в ладони, ощущается обрывком морского ветра.
Курт повернулся к воде. Внезапный порыв выбил угольно-черные пряди волос ему на лицо. В контраст с прозрачно-голубыми глазами, в которых вспыхнула ледяная ярость.
Резкий взмах руки выпустил ее на волю. Прочь из глаз, пусть воет ветер. Добравшись до бледных звезд, мощнейший воздушный поток, рычащий, как дикий зверь, обрушился на лодку. Схватил невидимой пастью, сжимая до хруста в борту. Отпустил, отступив. Лодченку, как детскую игрушку, швыряло по внезапно поднявшимся волнам. Человека на ней, какого-то назойливого рыбака, мотало, грозя выкинуть прочь.
В плотной и тяжелой куртке, подбитой козьей шерстью, как принято у местных моряков, он бы быстро пошел ко дну. Какой невоспитанный, влезать в беседу в самый неподходящий момент... В глубину моря ему и дорога.
"Смотри-ка, до сих пор пытается устоять на ногах."
Не теряя спокойствия, прогулочным шагом Курт подошел к перилам и посмотрел вниз. Голем стоял по пояс в воде, не поддаваясь пляске разъяренного моря. Вокруг него оно кипело, шипело грязно-серой пеной, поднимало муть с каменного дна.
- Хмм... - Протянул проповедник, пряча в темноте улыбку.
"Достаточно эмоционально развит для сочувствия. Но недостаточно для творческих сфер. Интересно."
Легкое и элегантное движение присущей Курту пластики свело на нет безумство воздушной стихии. Не обрывая ветер в середине игры, отец Франссен дал ему успокоиться постепенно, забавляясь новой игрушкой.
Черным силуэтом маг спустился с причала по лестнице, не повторяя стремительно прыжка химеры. Вода с трудом принимала в себя, билась о берег. Но Курт вошел в нее, внутренне содрогаясь от внезапно холода ледяной Норвегии, но не показывая этого внешне.
Игривого настроения как ни бывало, проповедник с тревогой смотрел на чудом не перевернувшуюся лодку, отбросив улыбку прочь.
Когда Грегори было четырнадцать, в компании уличных подростков распространилась дурь под названием "Тютя". Какой-то прошаренный торчок притащил детям пакеты с зеленым порошком на дне. Надо было хорошенько растереть его в руках, а потом натянуть пакет на нос и рот и посидеть так минут десять. После приходили галюны. Большие, яркие, отборные и сумасшедшие, как Уолт Дисней. Возможно, именно это он и употреблял, придумывая своего Микки...
Не суть. Грег затянулся лишь раз. Приперся домой, в чопорный особняк папани, с красными глазами и улыбкой от уха до уха. До визга напугал мачеху криками и своей странной рожей. Как говорила прислуга, бегал по саду несколько часов, пытаясь поймать Мэри Энн. Мэри Энн - самая красивая девочка в школе, только он забыл в какой из тех, которые успел сменить. К утру отпустило.
Второй раз Грегори пробовать "Тютю" не стал, но навсегда запомнил запах зеленого порошка.
Сейчас пахло так же - смесью горящего масла и топлива. К тому же только что Грег поймал приход. На его глазах один из мужиков на причале спрыгнул вниз. С такой-то высоты...
"Ёперный театр!" Утонул? Переломал ноги?
Как же Дарвин охренел, когда мужик оказался живехонек и целехонек. Услышав его голос, Грегори попытался найти в темноте взглядом силуэт в воде. Так вот же он! Стоит.
- Лови! - крикнул Грег.
Кольцо туго свернутого троса пообещало вывихнуть ему плечо, но рыбак в шикарной шапочке, сползшей на брови, справился в веревкой.
"Не собирается же он тащить лодку к берегу в одиночку?" - усмехнулся про себя Грег, как про что-то совсем невозможное.
А в следующий момент ему стало совсем не до смехуёчков и не до мыслей. Только что море было относительно спокойным и вдруг ебанулось в край.
С первого толчка ветрогана Грег едва устоял, широко расставив ноги. Второй отбросил его к краю лодки. Грегори почувствовал, как балки впиваются со всего размаха в бок, и трещат ребра. Лодку кружило и вело, как бывает далеко ни при каждом шторме. А небо над головой оставалось невозмутимо чистым.
"Да что за ху..я!" - мимо пронесся уже переставший трепыхаться марлин, проскользив на серебре чешуи по дну лодки.
Руки и без того обглоданные рыболовецкими снастями елозили по тросу на собственной крови, но кое-как удалось закрепить конец. Грегори тягал железо и слабаком не считался, но со стихией ему не справиться. Поторопился, не подумав. И тут озарение.
Трос все еще натянут. Мужик! Мужик на берегу! Его же снесет!
Нельзя недооценивать море. При таком рывке могло покалечить обе стороны, если не убить. Но под Грегом вода, а рядом с мужиком скалы. Разбросает, как фарш по ленте мясного цеха.
- Кидай вниз, не держи! - что есть воздуха в легких заорал Грег и едва сдержал сжавшийся желудок. Кажется он только что заработал морскую болезнь.
Отредактировано Gregory Darwin (2020-01-10 23:03:58)
Морской холод не касался голема. Бился рядом, в пене и песке. Вверху выл ветер, не заслоняя звезд. Сильный и голодный - так чувствовал Стинг, не осязая магии на отдалении.
Но он поднял голову вверх и, не моргая, смотрел пустыми глазами на край нависшего над морем пирса, будто что-то понимая. Момент подвел голема. Стинг отвернулся к кружившейся на волнах лодке и не увидел тени чародея, показавшейся из-за линии перил.
Из темноты вылетел конец корабельного троса, с мокрым шлепком упал на барашки грязной пены. Рыбак немного промахнулся, но Стинг успел выхватить трос до того, как веревка утонула в воде.
Беснующийся ветер пытался вырвать ее из крепких рук. Голем уперся ногами в морское дно, удерживая лодку. Мускулы вздулись и затвердели от напряжения, выступили вены. Каким бы мощным Стинг не был, стихия была сильней. И вес лодки, и ярость пробудившейся воды, вскипевшей так, что в ледяном кипятке сварилась вся скумбрия, сражались против него.
Только сигарета - единственная подруга в уголке тонкого рта, все еще горела крошечным огоньком в ночи. Плески и брызги пока что не смогли ее погасить.
Но по сантиметру голем уступал. Лодка, средних размеров парусник, тащила его в глубину. А ветер продолжал смеяться. Без него химера уже привела бы лодку к причалу.
"Попробуй отними." - словно говорил свист воздушных потоков, повторяя детскую песенку.
На чужие шаги рядом Стинг не отреагировал. Он их не услышал во внезапном шторме. Существовала только прямая линия натянутой веревки между глиняным истуканом и выбивающимся из сил человеком.
Но Стинг не мог проигнорировать прикосновение, ставшее для него внезапным. Голем очнулся, когда чужая рука накрыла его. Повернулся.
Рядом в воде стоял маг. И волны били его, одетого во все черное, точно так же, как химеру. Но человеческое тело смертно...
- Уходи, святой отец. - Прорычал Стинг. Его сил хватало на то, чтобы удерживать лодку, но голос совсем сел до хрипоты.
Отвлекшись, Стинг чуть не проехался по дну. Напрягся так, что сухожилия человека треснули бы и порвались, как гитарные струны.
Но странно, чудно... Не смотря на борьбу и то, что Курт убрал ладонь, голем до сих пор чувствовал его на своей коже.
Вслух севшим голосом Стинг ничего не ответил рыбаку, тот все равно бы не расслышал. Он просто не собирался отпускать трос и тянул на себя, медленно направляя лодку в баланс.
Проповеднику приходилось тяжелее, чем химере. Волны не щадили его, отец Франссен чувствовал каждый удар воды, разъяренной призванным им ветром. Штаны и водолазка сразу промокли, открыв дорогу холоду. В ботинки набралась влага, сначала истязающая чувствительность, через пару минут отнимающая ее до потери ощущений.
Но у Курта получалось дойти до голема и исполнить свое желание прикоснуться к нему. Пусть он так и не пожал священнику руку, колдун сделал это сам.
Ладонь чародея накрыла напряженную кисть. Без тепла, о нее нельзя было согреться. Холод. Почти такой же, каким стало море. А за ним нескончаемый жар. Зрачки в голубых глазах мага расширились, заблестели, как от экстаза.
Невозможная сила! Буйная. Яркая. Живая. Не хотелось отпускать, но и долго такую в руках не удержишь.
Создатель голема обладал талантом и завидными умениями, раз смог загнать подобное естество в камень-талисман. Но и маг, отдавший сердце, при жизни дышал магией, жил ею.
Обычно саламандры, а перед колдуном именно эта разновидность химер, связанных с огнем, куда как тише и приземленней, проще. Но этот...
"Мой!" - Курт почти сказал вслух.
Добраться сквозь слой глины до сердца. Вынуть, ощутить приятный вес судорожно сжимающегося мышечного мешка в ладонях. И вернуть обратно. Такое творение достойно существовать. Не смотря на то, что отец Франссен до этого момента не испытывал восторга от чужих работ, эту он обязан забрать. Держать рядом, прикасаться, каждый раз обжигаясь, наслаждаться мощью и истинной красотой.
К тому же, сам голем может и не знать, но он на краю распада. Тела химер состоят из глины, не самого прочного материала. Талисман, обычно полудрагоценный камень, от переизбытка магических токов способен треснуть в любой, если только в груди у дорогого монстра не спрятан черный алмаз. Разница уровней возможностей сердцевины и оболочки прямо кричит нестабильностью.
"Какая прелесть."
Огонь совсем недавно вырывался наружу, плавил камень, оставлял невидимые шрамы. Из-за него же глаза химеры пусты и не имеют отражения, магия стихии все сжигает изнутри.
"Кто знает. Может быть, у тебя в груди одна каменная крошка, и мне достанутся только черепки." - с ироничным сожалением подумал чародей.
Держать руку дальше уже нельзя. Курт сделал вид, будто ладонь соскользнула с троса случайно. Перехватив конец, он встал за големом.
- Не могу оставаться в стороне. Один не справишься. - Встревоженно ответил проповедник.
Пользоваться магией рядом с големом опасно, в такой близости он почувствует поток. Но ветер по приказу с пирса уже успокаивался, напоследок сотрясая лодку.
Отец Франссен вовремя прервал импульс, утягивающий голема от берега. Не смотря на человеческие, не магические силы в мускулах, большое тело колдуна было здоровым и сильным, чтобы удержать внушительный вес.
Вместе в четыре руки они тянули лодку к пристани.
Я вынул рыбу из пакета. В темноте, лежащая на подносе для просфорок она отливала тяжелым серебром. Круглый глаз уставился в потолок, рыба чуть приоткрыла рот. За край нижней челюсти с мелкими острыми зубами зацепился зеленый локон водоросли с ниткой из веревки корабельного троса. Рыба была свежей, еще не приобретшей запаха тины, и пахла морем.
Я склонился ниже, позволяя ноздрям испанского носа с горбинкой поймать соленую струйку пены, песка и воды. После рассказанного проповедником понимаю, откуда он взял ее - живую серебристую стрелу глубин.
Не опасаясь и не скрывая, Курт дополнял рассказ подробностями. Верно, нам нечего скрывать друг от друга. Я знаю, что он - черный цвет, он знает, что я - отраженный лунный свет.
Смотрю на него молча, мой взгляд тяжелеет. Несущий слово Господне наравне со мной применил силу против того, кто априори не мог ответить. Курт не утопил моряка, но допустил возможность смерти. Между делом отец Франссен легко и просто упоминает о том, что в третьем действующем лице не было и искры магии.
Слишком хитрый, чтобы открыто демонстрировать свои способности, Курт играл жизнью, как картой меж пальцев. Мне это не нравится. Но предпочитаю не тешить себя заблуждением, что идеальнее и чище его.
Большую часть своей жизни я убивал. Не взирая на пол и возраст. Исполняя приказ церкви, взрастившей меня, я не останавливался перед слезами и просьбами. В горящем алчной страстью Курте вижу отголоски прошлого себя. Мои чувства никогда не основывались на сексуальных инстинктах, на любви к страданиям и игре. Но я предавался иному греху - охотничьему азарту, и обману себя, если скажу, что не чувствовал ледяной радости, спуская курок или вонзая острое лезвие.
Лесной Бог открыл мне глаза. Но я все еще не искупил свой грех. Самоистязания плетью лишь сдерживают меня, служат наказанием и добровольно выбранной пыткой.
Сможет ли Курт отречься от греха? Вижу, что ему нравятся его пороки. И пока он находит в них удовольствие, ничего не изменить.
- Напомню о свободе выбора. "Равноденствие" предлагает мир без принуждения. - Произношу спокойным голосом, возвращаясь к химере.
Поврежденная или нет, она сделает выбор самостоятельно. Зная, насколько ненасытен отец Франссен, предупреждаю его заранее. Желание обладания требуется унять, оно светит ярче звезд за витражами. А я не до конца понимаю, что чувствую по отношению к алчности проповедника.
На моем указательном пальце появляется длинный загнутый коготь. Провожу им линию вдоль хребта рыбы, подцепляю край кожи и стягиваю серебро чешуи вниз, оголяя ровную поверхность белых мускул. Почти осязаю вкус сырой рыбы, хотя еще не взял в рот ни кусочка.
- К тому же, ты не знаешь намерений создателя голема. - Взрезаю ряд упругих волокон и отделяю мышцу. Она блестит солоноватым жиром и кровью. Кусок держится только на острие орлиного когтя.
- Вы помогли человеку в лодке? - Спрашиваю я.
С куска на пол капают прозрачные капли. Кладу его в рот и запиваю вином родной страны. Сдержанно, не до дна. Ровно столько, чтобы ощутить вкус рыбы в винном букете. После обязательно приберусь, недопустимо оставлять крошки и капли после приема пищи. Это недостойно. Но пока что Ангел требует сырой плоти и бьет меня крыльями по израненной спине.
* Совместно со Стингом и Грегори
История подходила к концу. Бокал Курта пустел слишком медленно. Он весь погрузился в рассказ, и красное море винограда усыхало постепенно, стремясь к стеклянному дну.
- Отец Эстебан, я ничего не забыл. - Проповедник развел руками в вальяжной манере со свойственной ему плавностью движений.
Облокотился на спинку скамьи, постучал ногтем по бокалу.
Как это скучно - принуждать силой. Маги и химеры - отцы и дети со дня первой ожившей статуи. Их отношения можно строить на диктатуре, можно поиграть в наставничество, даже в дружбу, а можно...
Священник облизнул губы, ставшие кисло-сладкими от вина.
"Нет." - подумал он. - "Мне интересно, чтобы ты пришел сам."
В качестве крошек для Гензеля в темном колдовском лесу Курт оставил голему несколько ориентиров. Захочет - найдет. А Стинг захочет. Даже не понимая, насколько близок к распаду, он не может не ощущать жар в груди. И... знаете ли, жить хочется всем от муравья, ползущего по верхней доске спинки впереди стоящей скамьи до человека, владеющего откровением ядерного оружия и власти.
- Об этом можем не беспокоиться. Создатель Стинга покинул его, а Мастер, достойный моего чудовища и рискнувший хотя бы подойти к нему, пока не нашелся. - Подняв бокал, Курт посмотрел в него на свет выступивших на небе звезд.
- До этого вечера. - Добавил проповедник и выпил вино до дна. Выступающий кадык на мощной шее загнал красное море в пищевод, где оно сразу бросилось в кровь.
Запах рыбы напомнил о причале. Курт с жеманной улыбкой переместил взгляд на Рамона, вскрывающего подарок, как настоящий хирург.
- А, ты про рыбака... - Как будто о чем-то незначительном. - Когда этот невежа спустился на берег, он был готов целовать скалы.
Впрочем, рыбак не заинтересовал священника. Слишком простой, грубый, без искры и потенциала, так себе развлечение. Но он оказал Курту огромную услугу тем, что помог разбить недоверчивость химеры.
Описать это трудно, но, когда колдун и голем тянули трос к причалу, между ними что-то произошло. Дать огоньку погаснуть или... Отец Франссен был готов схватить это крошечное "или" и раздуть из него пожар. Любой ценой.
Они, вымокшие до нитки, пришвартовали лодку к берегу. Когда затянули петлю троса, ветер уже улегся, вновь превратившись в бриз.
Вымотанный рыбачок вытирал вспотевшее лицо шапкой и благодарил с матерком. По жаргону Курт понял, что он не из этих мест. Возможно, Англия или Ирландия.
Подарил единственное чем владел - рыбу, в благодарность за спасение. Стинг выпустил свою обратно в море... Курт забрал с собой, чтобы порадовать Ангела и его испанского господина. Жаль, что она уже умерла. Живой была бы забавней.
Оставив рыбака распутывать веревки и сражаться с уловом, они поднялись в деревню. Где наконец-то пожали друг другу руки. Голем представился. Курт подбросил ему путеводных крошек, горящих во тьме, как тлеющие угли в траве: ориентиры старой церкви, телефон на вымокшем листе из блокнота, сигареты и пожелание увидеться вновь. После чего каждый ушел своей дорогой.
- Время попробовать паштет. Ни разу не ел оленину.
Отредактировано Kurt Franssen (2020-01-20 23:12:25)
Вы здесь » Waldmond » Архив завершенных » [07.09.2019] - "Ночью все иначе"
