Все, что показывают в художественном кино о коме, это неправда. Когда твоя ладья, не доплыв до царства смерти, прибивается обратно к берегу мира живых, ты не сразу открываешь глаза, окруженный улыбающимися друзьями и родственниками, которые наперебой рассказывают, как по тебе скучали и что интересного произошло, пока тебя не было. Ты не тянешь к ним слабые руки, чтобы взять и понюхать букет цветов, который принес кто-то из них, и не говоришь спасибо. Ты вообще ничего не говоришь. Ты просто лежишь, будто с головой в ледяной воде, без возможности пошевелить и мизинцем, с трудом осознавая себя, плохо различая звуки и картинку перед собой. Лежишь и знаешь, что нужно чего-то дождаться, но понятия не имеешь, чего.
Потом проходит, кажется, вечность, прежде чем ты начинаешь понимать, что происходит вокруг тебя. Припоминаешь имена, лица и обрывки событий, которые то складываются друг с другом во фрагменты целого пазла, то, наоброт, роятся беспокойными мошками и порождают в слабом сознании все больше и больше вопросов. Впрочем, пока что вопросы - это больно.
Первое слово, которое ей хотелось сказать, было "холодно". Холод - первое, что она стала ощущать и осознавать, как только начала понимать, где находится. Второе - голос медсестры. Молодой, но низкий, с хрипотцой, не похожий на ни на кого из дорогих ей людей. Не злой и не вражбедный, но чужой. Каждый раз, слыша приближающиеся шаги, хотелось следом услышать чей-нибудь еще голос. Знакомый.
Самым первым из тех, кто оказался рядом, был ее вожак. Как всегда. Алекс помнила, как среди лекарств, антисептика и лаванды, которой пахла медсестра с низким хрипловатым голосом, она четко ощутила его запах, как первую ниточку, которая связывала ее с прежней, привычной жизнью. Он почти не говорил с ней, только с персоналом, а жаль. Ушел, но пообещал вскоре вернуться за ней, и в том, что именно так и будет, не возникло ни капли сомнения.
Алекс не знала точно, сколько дней прошло, прежде чем она услышала еще один знакомый голос. Саймон, нелюдимый патологоанатом. Он звучал неуверенно, как всегда, говоря то медленно, то треща практически скороговоркой. Она не могла ему отвечать. Не могла ни спросить, почему и за что с ней так обошлись, ни разгромить к чертям всю палату, ни накричать. Только слушать, что говорит почти что извиняющимся тоном этот парень, с которым они так и не смогли наладить общение раньше.
"- Отец не придет. Он решил, что так будет лучше. И я с ним согласен. Сегодня вечером мы улетаем в Берлин, но я пришел поговорить не об этом. Видишь ли...
Мой отец работает на Каллидус и давно копает под твоего босса. Он мне рассказал это буквально перед отъездом. Не знаю, что меня остановило от того, чтобы прибить его. Он знал, что Оден мой друг... Ну, может не друг, но союзник точно. Не волнуйся, он не успел сделать ничего плохого. Хотя мог.
Алекс, ты хороший человек и достойна счастья. Зря ты связалась с моим отцом. Он социопат и убийца. Да, ты не ослышалась. В Германии мы состояли в одной общине, Ордене. Это что-то вроде ковена, но скорее секта. Знаешь, как называли моего отца? Палач Фогеля. Фогель был руководителем Ордена и моим учителем. Мой отец принес не одну жертву на его алтарь. Устранял любого, на кого Фогель укажет пальцем. Его боялись, ведь он не знал жалости и стрелял всегда без промаха. Учитель мне это в красках рассказал. Я молчу про ту работу на правительство ГДР, о которой он молчит. Ясно, что он был шпионом и вряд ли его дела ограничивались разговорами.
Такой, как он, обманет кого угодно, поэтому я не удивлен, что ты до сих пор ничего не знала. Извини, что я раньше не рассказал. Я пытался, но... Он бы не простил."
Тогда ей вдруг стало жарко, а один из приборов, находившихся рядом с ее койкой, начал издавать тревожный писк. Затем сознание просто отключилось.
Все последующие дни, пока не спала и не слушала беззаботное щебетание медсестры, она вспоминала этот разговор, слышала все тот же тревожный писк, а потом неизменно приходила она же, сестра, пахнущая лавандой, и что-то вкалывала, отчего становилось спокойно. Слишком спокойно. Неестественно спокойно.
"Я знал человека, который мог обставить все так, что тебя убьют свои же сородичи," - эхом звучали в голове слова, которые он когда-то ей сказал. "Но почему я? За что, чем я тебе мешала?". Жаль, этот вопрос она так ему и не задаст. Это причиняло больше всего боли. Это и еще долбанное бессилие. Будь она в нормальном состоянии, отправилась бы в бар и нажралась, но сейчас вместо бокала у нее капельница, через которую поступает лекарство. И собственные воспоминания, которые взять бы и выбросить к черту, но не получается.
Еще через пару дней (хотя казалось, что прошла пара столетий) сестра попробовала поговорить с ней. Мягко, спокойно, даже чересчур. Кто бы знал, до чего странно и страшно не узнавать собственный голос. Она не говорила - шелестела, как тонкая сухая листва, готовая рассыпаться в пыль от одного прикосновения. "Воды", - шептала Алекс, когда медсестра была рядом. "Сволочь..." - тихо шипела, оставшись в палате одна. До чего это, наверное, убого: тихо материть того, кому хочется раскроить череп. Как жаль, что это сделали до нее много лет назад.
Отредактировано Alex Cross (2021-01-03 02:37:42)
